Глава 88. Эмили
Двейн Рейни. 16 октября
— Ты знаешь, Рейни, ты мне надоел! Ты мне очень мешаешь!
Голос раздался прямо над ухом. Раздражённый и противный. Мужской, слегка в нос. Двейн, не открывая глаз, отметил высокой степени нарциссизм. Но когда открыл глаза, то это не помогло. Вокруг была тьма. Он попытался понять, где он, и что он делает. Он не понял. Он где-то сидел, и на ощупь это было его кресло на работе. Перед ним прощупывался его стол. Но тьма вокруг была абсолютной.
— И даже не пытайся! — сказал голос снова, — ты всё равно не поймешь. Но мне нужно тебе сказать пару слов. Ты меня слышишь?
Возражать или сопротивляться не имело смысла, потому Рейни подумал: «да». И что, наверное, это сон.
— Да хоть бы и сон! — ответил голос. — Хоть даже бред! Какая разница!? Главное, чтобы ты получил это сообщение. А сообщение такое: Ты! Мне! Надоел!
Каждое из слов было сказано очень раздельно и с нарастающим раздражением.
— Окей, я тебе надоел, — подумал Рейни, стараясь звучать спокойно и размеренно, как разговаривают с идиотами, общения с которыми нельзя избежать. — Я понял.
— Нет, ты не понял, — ответил голос. — Но сейчас поймешь. Скоро. Я вот подумал, — наигранные интонации становились ещё более неестественными, — что тебе нужен урок! Давай посмотрим, кто там у тебя… А! Дочь, милая капризная Ума, к которой сейчас клеится мальчик с гадким венерическим заболеванием…
Рейни почувствовал жжение в солнечном сплетении. И он по-прежнему ничего не видел. А голос явно улыбнулся и продолжил:
— Ну ладно, это не интересно. Кто еще? Ашок? Да, покуривает травку, мечтает уехать в Колорадо, где это легально… Но в Калифорнии… скоро будет легально, но пока ещё нет, потому он может легко попасться… И, да, сегодня к его соседу придут с обыском, а заметут и его тоже. Ну кто ещё? Ах! Лора! Влюблена по уши… Но не в тебя… Я тебе как-нибудь расскажу… Но она ведь не такая женщина… Или такая?
Голос, казалось, приблизился, и Двейн даже слышал дыхание.
— А! Придумал! У нас ещё есть папа!
Рейни молчал, вцепившись в обивку кресла, а голос продолжал:
— Который далеко не молод, и пора ему, наверное, уже отдавать концы…
Двейн не выдержал:
— Если я тебе так мешаю, то почему тогда не расправиться со мной? Если ты такой всемогущий, то для тебя это не составит труда!
— Конечно не составит! — ответил голос. — Надо подумать. Может и правда?
Голос издал несколько кокетливых звуков и добавил с неестественной жеманностью:
— Но я на самом деле милосерден! Что же делать? О! Я придумал! Ты её все равно никогда не любил!
Рядом раздался хлопок в ладоши. Рейни вздрогнул и начал видеть. Внезапно, словно в его мозгу включили свет.
Он действительно сидел в своем кубике на своем кресле.
Он выскочил в коридор и огляделся, но вокруг было пусто. Рабочее время уже кончилось, сотрудников не было. А он видимо задремал, хотя раньше за ним такого не замечалось.
Он стоял в оцепенении, пытаясь понять значение этого сна и справиться с приступом острого беспокойства, потом подумал: «К чёрту! Что я теряю?», ещё раз воровато огляделся, взял сотовый и набрал телефон дочери.
— Ну что? — спросила она чуть капризно, увидев от кого звонок.
— Он болен. У него венерическое заболевание, — тихо сказал Рейни безо всякого вступления. — И не спрашивай, откуда я знаю.
— Что? — дочь явно была выбита из колеи, — откуда ты знаешь?
Он отключился. Набрал телефон сына.
— Ашок, сейчас к твоему соседу придут с обыском. Заодно перероют и твою комнату. И лучше отправь всё в унитаз, выносить из дома опасно.
— Что? — перепугался сын.
— Срочно, — сказал Рейни и тоже отключился.
Он стоял и его трясло от ожидания чего-то. Он стоял и смотрел на телефон в своей руке. Но когда этот телефон зазвонил, он всё равно вздрогнул.
— Папа?! — воскликнул он, услышав странные звуки по телефону, похожие то ли на бульканье, то ли на всхлипывание, — Я выезжаю!
* * *
— Папа, — сказал он, обнимая ссутулившегося старика и испытывая острое чувство боли. — Что случилось?
Он никогда не видел отца таким. Словно внутри него всегда был титановый стержень, который вдруг внезапно вынули. Отец не сумел произнести внятно ни одного слова, только жалко всхлипывал.
— Что случилось? —Двейн повернулся к Рейвен, сестре, которая тоже вышла к нему из палаты.
— Мама, — ответила та, — упала с лестницы. С тех пор не приходила в себя. Врачи говорят…
Она тоже всхлипнула и закрыла рот рукой.
* * *
Эмили появилась в его жизни ещё до смерти матери. Она приходила помогать по хозяйству, и мать, сгорая от болезни, не ревновала, а наоборот, вовлекала её все больше и больше. Просила сходить за покупками, помочь со стиркой. Двейн уверял, что он и сам может, но мать продолжала настаивать. Она, казалось, не замечает влюбленных взглядов Эмили, направленных на отца, и только приветствовала, когда восторженная прихожанка организовывала помощь общины любимому пастору, у которого умирала жена. Почему-то Двейну казалось, что его мать хочет, чтобы отец и Эмили чаще общались, словно она хотела «передать» мужа в хорошие руки.
Всё было так предсказуемо; и через год после похорон двадцатипятилетняя красавица с восторгом приняла на себя роль жены сорокалетнего пастора и первой леди церкви. Все, впрочем, этого ожидали давно, и шушукались о них, и за них молились. И на свадьбу съехались несколько сотен прихожан. Они были очень красивой парой — оба высокие, белокурые, счастливые…
Двейн тяжело тогда переживал ситуацию, чувствовал себя отверженным и преданным и не упускал случая язвить: «Она влюблена не в тебя, а в пасторскую должность. Пациентки влюбляются в психотерапевтов и врачей, прихожанки в пасторов, подчиненные в начальников. Это не настоящая любовь». Отец вздыхал и продолжал верить в свою мечту. Понимал, что сыну тяжело, и ничего не мог с собой поделать. Эмили была красивая, удивительная девушка, собрание всех достоинств и истинной веры. Она даже начала изучать психологию, чтобы стать социальным работником и консультировать нуждающихся в их церкви. Но этим планам не суждено было сбыться, она начала рожать его отцу детей одного за другим: четверых дочерей и двоих сыновей. Все как на подбор выросли высокие, белокурые и такие же красивые. И теперь все сидели тут в палате, печально глядя на женщину на больничной койке в кислородной маске и в проводах под мерно пикающим прибором.
Это было странно и иррационально. Отец, окруженный своими родными детьми, искал утешения у него, можно сказать отщепенца и маленького семейного дьявола. На шестнадцать лет старше самой старшей сестры Рейвен, он был кем-то вроде пугала и главного скептика. Для него не было святынь, он подсмеивался над всем. Похоже отец перед визитами Двейна на семейные праздники предупреждал жену и детей воспитывать в себе терпимость и добросердечие к тем, «кто не мыслят так, как мы». И братья и сёстры всегда смотрели на него с ощущением смеси ужаса и восторга, словно ожидая молнии с небес на его грешную голову.
Но сейчас он просто был старшим сыном; и на его руках рыдал отец, который терял любовь своей жизни. Двейн вспоминал свою мать, о которой отец так не плакал, но в сердце его уже не было боли и обиды, это уже давно прошло. Зато пришло понимание, что ведь он на самом деле любил её, эту женщину. И был с ней счастлив много лет… И может быть она тоже любила его, а не его пасторский сан? И кто он такой, чтобы судить, что правильно, и что неправильно?
— Это моя вина! — всхлипывал отец. — Надо было давно переехать в дом без лестниц! А я всё не мог… Столько воспоминаний… Мы искали новый дом и мне ничего не нравилось! Боже, за что?! Почему? За что ты наказал её?! Почему не меня?! Она была такой…
— Может всё ещё будет хорошо! — сказал Двейн с энтузиазмом, которого не испытывал, — может быть она выздоровеет! Ты главное верь, ты же меня всегда учил.
— Да… Да… Я верю… — отвечал отец тоном, в котором этой веры не слышалось…
* * *
Рейни позвонил в контору и взял несколько дней отгулов по семейным обстоятельствам. Позвонил Лоре, она тоже немедленно выехала и вскоре стала частью той команды, которая тихо кружила вокруг: сидящие в молитве у постели больной, организующие визиты, обеды и всё такое. Здесь она была в родной среде; она давно тосковала по «своей» церкви; много лет упрекала, что они переехали.
Через три дня врачи начали их готовить к очень плохому известию, и еще через три дня отец выписал Эмили из госпиталя домой. Она была на аппарате искусственного дыхания, но уже никто не верил, что она придёт в себя.
Ждать больше было нечего, но Двейн ещё не мог уехать и оставить отца. Они собирались у кровати больной, они молились, взявшись за руки за семейным столом. И все уже знали, что всё закончилось, но изображали, что верят в чудо, хотя на самом деле никто уже не верил.
И, судя по всему, отец сдался. Он внезапно превратился в дряхлого старика, и это было такое невыносимое зрелище, что Двейн понял, что не может этого так оставить. И не знал, что же можно сделать.
Ночью он лежал в своей старой комнате, которая уже сильно изменилась с тех пор, но отсветы и тени на стене были такие знакомые, и его накрыло ощущение, что вернулось детство. Вспомнил свои собственные слова к Немзис: «Это не та помощь! И не та мотивация! Это поддержка в суеверии!» И капитулировал. Он понял, что разговаривает с нею: «Да, да, ты меня поймала… Но если он не может ходить без костылей, то будет немилосердно оставить его без них… Пусть костыли, но если без них хуже… Не будешь же перевоспитывать человека в таком возрасте…»
Он оборвал этот диалог. Он понял, что просто хочет увидеть отца таким, каким его видел всегда — сильным и уверенным. И путь к этому только один.
Он встал, оделся и вышел в комнату Эмили. Отец по-прежнему сидел, согнувшись около её постели, почти не реагируя на окружающее. Тикали приборы, ритмично шипел аппарат искусственного дыхания. Рядом сидела Рейвен; она уговаривала отца идти спать, и каждый вечер это была выматывающая процедура. Двейн попросил:
— Оставь нас. Я уложу его.
Она кивнула, погладила его по плечу, приласкала и поцеловала отца и ушла.
— Папа, — сказал Двейн, презирая себя за свою капитуляцию. — Нам надо поговорить.
Тот покивал отрешенно, но не поднял головы и не повернулся. Может почти и не слышал. Двейн сел рядом на кресло, ещё хранившее тепло Рейвен, и взял ладонь отца в свои.
— Папа, ты говорил, что это твоя вина… Ты знаешь, я боюсь, что это моя вина.
— Что? — еле слышно спросил тот. — Нет…
— Да. Послушай меня пожалуйста. Я никому не могу сказать об этом, только тебе. Мне нужен совет, я не знаю, что делать…
Это были настолько необычные слова из его уст, что отец повернулся к нему. И в глазах его начал появляться вопрос. По крайней мере не отрешенность смерти. И это было уже что-то.
— Расскажи мне, как это произошло. Ты точно знаешь, что это… несчастный случай? Кто-то был рядом? Кто-то видел?
— Да… я и Рейвен. Мы были около двери, а она спускалась по лестнице… Разговаривала с нами… И вдруг споткнулась… Мы не успели подбежать…
— Никто не толкал?
— Нет, — прошептал старик. — Почему ты спрашиваешь?
Двейн сделал глубокий вдох и долго молчал.
— Что? — опять спросил отец. — Почему ты спрашиваешь?
Двейн покачал головой и наконец решился:
— Ты веришь в дьявола? Или дьявольские силы?
Это был ещё более необычный вопрос для Двейна, и отец явно не знал, что отвечать. По крайней мере ему. Потому он молчал и Двейн продолжил:
— Я расследую странное дело, где… которое… в котором есть совершенно необъяснимые вещи и силы. И много людей уже погибло… Мне угрожают… Моим детям, моей семье… тебе угрожают... Я очень боюсь за всех. За Уму, Ашока, за тебя… Но я не могу поймать его, этого преступника. Доказательства исчезают, люди погибают. Иногда от естественных причин или от несчастных случаев... По крайней мере, так кажется. Я не знаю, что делать, и мне страшно. Он сказал, что что-то случится с Эмили, но я не мог его остановить!
— Кто?! Кто сказал? — прохрипел отец.
— Кто-то… Не знаю… В этом и проблема. — Двейн нервничал, не зная, как сказать, — Кто-то… У тебя бывали… видения? Откровения? Что-то непонятное, необъяснимое?
— Да… — тихо промолвил отец.
Двейн удивился и замолчал. И даже не знал, как продолжить. Они долго сидели и слушали тиканье и ритмичное шипение приборов.
— Угрожали? — наконец тихо сказал отец, — Детям?
— Да. Лоре, детям… И тебе, твоей семье… Чтобы остановить расследование…
— Когда? — прошептал отец.
— Незадолго до твоего звонка. Это был словно сон… или галлюцинация. Я вышел на след, и может быть всё ближе, но это стало опасно. У нас в отделе сотрудник погиб. Другой тяжело ранен. Вроде случайность. Свидетели погибают. Тоже будто случайность. Но как-то всё… неслучайно. А доказать нельзя. И теперь я боюсь идти дальше… Может быть если бы я отступил, она была бы… Ничего бы не случилось…
Отец долго молчал, но молчание это изменилось. Что-то рождалось внутри этого молчания. Наконец отец вздохнул и тихо спросил:
— Можешь рассказать?
— Да, — ответил Двейн с облегчением.
И начал. Он внезапно обнаружил, что наконец-то может рассказать обо всей этой чертовщине искренне, не опасаясь, что тебя посчитают умалишенным или экзальтированным. И можно говорить обо всем, даже самом странном.
Он рассказывал полночи, и давно не испытывал такого облегчения от рассказа. Даже про странные сны с Немзис и про таинственных стариков. Это всё больше становилось странно для него самого, но отец был благодарным и внимательным слушателем, он словно начал просыпаться от тяжелого сна, и даже задавал вопросы.
— То есть словно у человека просыпается дар получать удачу? — тихо спрашивал он, — как странно… я где-то читал…
— Вы всё не спите? — спросила Рейвен, заглядывая в комнату. — Идите, я подежурю.
— Да… Да… — внезапно начал подниматься отец. — Да, тебе надо спать, сынок, иди. Я тоже пойду…
Двейн отвёл его в его спальню и довёл до кровати.
— Да, иди отдохни. И, сынок… Спасибо, что ты мне рассказал…
— Да. Ты прости меня… Я боюсь, что это моя вина…
— Нет, не вини себя. Но иди. Мне надо… Побыть одному… Помолиться…
Двейн ушел к себе, и закрывая дверь слышал тихий шепот отца...
Через два дня в воскресенье отец попросил отвезти его на службу в церковь. Он уже давно не проводил службу; в их большой и полнокровной церкви было целых три пастора, но в то утро они приехали всей своей осиротевшей семьей. И когда старый пастор Рейни попросил дать ему слово, кто мог ему в этом отказать?
Он был ещё в слегка отрешённом состоянии, но Двейн отметил, что отец уже не сгибается в бессилии и отчаянии. Он шёл к кафедре прямо и спокойно, тяжело опираясь на трость, и зал затаил дыхание в ожидании и готовности выслушать любой стон его горя и встретить его любовью и пониманием…
Старик долго молчал. Несколько раз он вздохнул, словно пытаясь начать, но лишь с третьего раза ему удалось.
— Дорогие мои… Вы все моя семья, вы все… знаете… что… случилось…
Зал молчал так, что слышно было жужжание самолета в пасмурном небе.
— Да, нам нужны ваши молитвы. Эмили и всем нам. Нам нужны ваша любовь и поддержка, и я вам очень благодарен за всё... Но не об этом я хочу сегодня сказать.
Он опять вздохнул и решился. Голос его зазвучал громче.
— Я хотел спросить… Вы задумывались, — спросил он наконец, — что такое вера? И что такое счастье? Многие годы я думал, что Бог дарует счастье тем, кто верит. И моя жизнь словно была тому доказательством. Потому что многие годы так и было. Самое большое чудо, о котором только я только мог мечтать: любовь, семья, дети, церковь, вера, всё было единым целым. И когда такое случается в судьбе, то возникает мысль, надежда, мечта… назовите это как хотите… что так и будет всегда. До самого конца. Было ли у вас такое?
Зал шевельнулся и шёпотом выдохнул согласие.
— Но не торговля ли это? — спросил пастор, тихо указывая ввысь, — я Ему преданность, а Он мне счастье! И вера тихо исчезает, а на её место незаметно приходит… Жажда! Страсть! К деньгам, благополучию, безоблачному небу… Продлить этот сладкий сон до конца! А когда вдруг приходит несчастье, — продолжил пастор, возвышая голос, — не начинаем ли мы кричать «За что?! Боже! Я же верил Тебе, я думал, что если я с Тобой, то и Ты со мной!» И думаешь, что раз пришло несчастье, то значит Он меня оставил…
Он надолго замолчал, и зал дышал этим молчанием как один организм. А пастор вдруг обратился вверх, и теперь разговаривал уже с другой аудиторией:
— Я забыл только одно… И в счастье это так легко забыть! Что Ты был в том Гефсиманском саду, и думал, что Твой Отец, Твой Учитель, Твой Бог тебя покинул. Ты лишался всего: друзей, учеников, надежд… самой жизни… Ты тоже плакал… Но нашёл силы сказать, что да свершится воля Твоя, а не моя…
Когда влюбленные соединяются у алтаря, они говорят слова клятвы, что будут вместе в счастье и несчастье, в болезни и бедности… Но на самом деле они хотят только счастья, забыв об остальном… Я планировал, — усмехнулся он, — я воображал свои похороны! Я воображал, как любовь моей жизни провожает меня… Но думал ли я о том, что она будет страдать? Вот так страдать, как я страдаю сейчас? Я хотел ей более трудной работы! Я хотел купаться в счастье до конца и оставить ей горе… Я роптал на Твое решение. Но Тебе виднее… И я принимаю…
Пастор снова обратил взор ввысь и надолго замер и наконец тихо добавил:
— Если кому-то суждено испытывать боль разлуки, то пусть это буду я, а не любовь моей жизни…
— И как много раз я роптал на Тебя! За всё, что идет не по-моему! Я выговаривал Тебе! — усмехнулся он снова. — Но как часто вижу, порой годы спустя, что Твоё решение мудрее! Бесконечно мудрее! И не моим ограниченным умом понять эту мудрость! Я роптал, что моя первая жена, милая Дэви, о спасении души которой я так мечтал, не приняла Тебя. Что мой старший сын тоже отверг мою веру и мой путь… Но теперь я вижу, что у Тебя для всех есть Свой План, который мне недоступен. И он, мой сын, сейчас ведёт битву, которую Ты поручил ему, а не мне.
И ещё я забыл! За все эти годы счастья я забыл, что мы находимся в битве! В битве добра и зла! Которая не прекращается ни на минуту! А я, как последний трус, просил счастья и довольства, когда другие сражаются! Я забыл даже думать, что наше счастье это только короткий отдых на привале! И Ты даровал мне не минуты, а жизнь, целую жизнь наполненную радостью! Но вот пришло пробуждение, и теперь я вижу больше, я вижу, что Ты ведешь войну, которую мне не дано понять… Что мир гораздо сложнее, чем я видел до сих пор… Что я по-прежнему не понимаю величия Твоих планов…
И когда это величие наконец проникло в мою душу, я затихаю в робком молчании, в восхищении перед неведомым и необъятным… Только хочу смиренно сказать: мы все Твои воины, и мы все готовы отдать всё и саму жизнь в этой битве…
— Мой Боже, — он склонил голову в молитве, — спасибо Тебе за счастье, которое Ты даровал мне в этой жизни. Я знаю, что если Ты забираешь Эмили, значит на то у Тебя есть причины, и не мне судить. И знаю, что она сейчас с Тобой, в Твоем сердце, как и в моем, и я спокоен. Я принимаю тот путь, которым Ты ведешь меня. Я смиренно склоняю голову перед величием Твоей тайны…
Молитва продолжалась, но Двейн не столько слушал её, сколько смотрел на зал, на людей, которых он когда-то отверг, и думал о своем. Может быть, немного жалел, что он не способен слиться с ними вот так в едином порыве и едином чувстве. «Святая корова», мысленно говорил он Немзис, «я даже сижу в церкви…» «Хорошо», ответила она. «Что хорошего?» спросил он, но она только улыбалась.
* * *
— Отправляйся, — сказал ему отец, когда они вернулись домой. — Отправляйся на свою работу, нечего тратить тут время. Отправляйся, и делай то, что должен. Не бойся и не отступай. Мы будем за тебя молиться.
И Двейн уехал. И почему-то верил, с отцом что теперь всё будет в порядке. Пусть не хорошо, ведь хорошо уже не будет, но по крайней мере он видел прежнюю титановую ось внутри старого тела, и от этого было спокойнее.
*
Глава 89. В суде
Маркус Левин. 17 октября
— Я не опоздал?! — спросил Джастин, увидев их в коридоре суда.
— Нет, — ответила Бианка, подавая ему ладонь. — Как раз вовремя. Только сегодня ещё ничего не будет. Это просто процедура.
— Какая? — спросил Джастин.
— Его спрашивают, считает ли он себя виновным, он отвечает, и они назначают дату следующего заседания. И на том всё обычно заканчивается. Это очень не быстро. Не как в кино.
— А когда я смогу отсюда выйти? — спросил Маркус. — Ведь ты же можешь устроить… под залог?
— Я пыталась. Пока не получается. Но я сегодня ещё попробую. Всё зависит от массы вещей... К тому же проблема денег…
— Но ведь они вряд ли назначат большую сумму, — сказал Маркус, стараясь скорее убедить себя, чем её. — Ведь у меня нет больших доходов! Джастин, сколько мы можем набрать? Двадцать?
— И тридцать, наверное, можно, — ответил тот. — И ещё в кредит что-нибудь.
— Этого мало, — сказала Бианка задумчиво. — Хотя кто знает… Может быть получится. Да и ситуация твоя тоже… Ты готов, к тому, что я буду на этом играть? Больная жена, ожидающая ребенка.
— Да, да. Конечно! Но больше денег у меня пока взять неоткуда… Но если я буду свободен, то кто знает… Может смогу найти что-нибудь…
— У вас есть богатые друзья? — спросила Бианка с сомнением переводя взгляд с одного на другого.
— Нет, — ответили оба.
— У меня тоже нет. И нет богатых клиентов.
— Сколько нужно?
— Ну для начала одного, чтобы я заплатила Лукасу. А лучше много, — вздохнула Бианка. — Проблема ведь не столько в том, чтобы доказать, что ты невиновен. Для жюри этого недостаточно. Задача в том, чтобы найти кого-то, кто подойдет в качестве виновного. А это большое расследование.
— Давай сделаем так, — сказал Маркус, — сначала мы все же заплатим тебе сколько есть, хоть несколько тысяч, а потом…
Он замолчал, пытаясь придумать что потом. Мозг отчаянно искал варианты. Где взять денег? Ну где в его ситуации он мог взять денег?
— Для начала одного? — спросил он внезапно, ощущая странную мысль, прилетевшую внезапно.
Бианка только усмехнулась, а Джастин раскрыл рот и вытаращил глаза, но ничего не сказал, явно азартно ожидая развития событий.
— Подойди вон к той паре, — сказал Маркус, указывая на двоих мужчин в костюмах, которые стояли в конце коридора и явно напряженно выясняли отношения.
— Зачем? — озадаченно спросила Бианка.
— Просто, — ответил Маркус. — Просто доверься мне. Подойди.
— И что? — ещё более озадаченно спросила она.
— И начни разговор.
— Я не могу, — ответила она. — Тот, который справа, это мой коллега по цеху и главный соперник. Я должна ему двести долларов, а у меня сейчас их нет.
— У него есть, — сказал Маркус показывая на Джастина.
Тот с готовностью вытащил деньги.
— Подойди и отдай, — сказал Маркус.
Она посмотрела на него как на идиота.
— Иди-иди, — сказал он. — Я твой клиент, слушай меня. Пожалуйста!
— Хорошо, но я вам не должна.
— Нет, конечно, — ответил Маркус. — Это я тебе должен. И ему, — он указал на Джастина.
— Идёт.
Она покачала головой, резко выдернула деньги из руки Джастина и пошла по коридору, цокая каблучками и гордо задрав голову.
Они оба пронаблюдали, как она подошла к мужчинам, начала разговор и вручила деньги коллеге. Тот машинально взял бумажки, но посмотрел на неё как на назойливую муху, в то время, как его клиент продолжал что-то настойчиво говорить, даже не заметив Бианки. Вернее, не удостоив её внимания. Он продолжал настаивать, в то время как адвокат старался его вежливо заткнуть, явно не желая продолжать спор при посторонних. Бианка по-птичьи склонила голову на бок и что-то спросила. Оба мужчины сделали одновременно жесты — что-то вроде «иди отсюда». На что Бианка усмехнулась, а Маркус уже мог читать её эмоции даже со спины, и начала спокойно и уверенно что-то им рассказывать. Клиент вдруг воззрился на своего адвоката, с каждым словом выпрямляясь всё выше. А тот, напротив, словно становился ниже и ниже ростом и уже начал оправдываться, махая в воздухе руками — с папкой и купюрами. Это не помогло. Гневный клиент выхватил у своего адвоката папку и было ощущение, что он его сейчас приложит по голове. Но всё же этого не случилось. Клиент сделал глубокий вдох, успокаиваясь и что-то спросил у Бианки. Та кивнула, начала отвечать, размеренно, спокойно, перечисляя по пальцам, но через несколько минут секретарь открыла дверь в зал суда и пригласила всех внутрь. Бианка торопливо протянула мужчине свою визитку и бросилась к Маркусу.
— Ну как? — спросил Маркус тихо, пока они входили и занимали свои места.
— Главный менеджер госпиталя! — ответила Бианка шепотом. — А этот мой коллега никогда не был силен в медицинском праве и в медицинских ошибках. Как он вообще взялся за это дело?!
— Он думал, что знает.
— Да, наверное, — ответила Бианка задумчиво.
— И хотел затянуть, чтобы сделать его постоянным клиентом.
— Каждый хочет…
— А ты обещала ему быстрое решение?
— Да. Я сказала, что это возможно.
— Сделай это, — сказал Маркус твердо. — В смысле, реши его проблему быстро. Он тогда станет обращаться к тебе всегда.
Она посмотрела на него скептически и сказала:
— Еще не факт, что он вообще обратится.
— Факт. Обратится, — ответил Маркус. — Ему очень надо.
— Откуда ты знаешь?
— Не важно…
Она покачала головой, открыла рот, чтобы что-то сказать, но в это время судья подняла голову и судебный процесс начался.
Продолжение следует...
Автор: Соня Эль
Источник: https://litclubbs.ru/articles/58456-kolesnica-zla-glavy-88-89.html
Содержание:
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Подписывайтесь на канал с детским творчеством - Слонёнок. Откройте для себя удивительные истории, рисунки и поделки, созданные маленькими творцами!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
